«… В коммунистическом обществе, вместе с окончательным

исчезновением частной собственности и угнетения женщины,

исчезнут и проституция, и семья…» (Николай Бухарин)

Аналогия, мягко говоря, прелюбопытная. Но с другой стороны, что взять с власти, семейная политика которой на деле была скорее антисемейной, разрушающей основы семьи. Несмотря на эту и другие пессимистические прогнозы сохранения семейного быта, отражающие тенденцию к размыванию семейных ценностей, следует признать, что на протяжении столетий семья оставалась самым прочным звеном общества и наиболее эффективным средством трансляции культурной традиции. По образному выражению петербургского историка Б.Н. Миронова, семья «подобно хромосоме» выступает носительницей социальной наследственности, которая «играет не меньшую роль, чем наследственность биологическая». Очевидно, что семейная история не только помогает преодолеть «разрыв времен» и ощутить жизнь предшествующих поколений, как часть собственного прошлого. Как некий социальный микрокосм семья, так или иначе, отражает изменения, происходящие в обществе, и, наоборот, трансформируется сама. Другими словами, изучение семьи позволяет проследить механизм ее взаимодействия с обществом.

Сложность сложившейся исследовательской практики состоит в том, что семья в силу своей универсальности и многоаспектности выступает объектом изучения многих наук: философии и истории, богословия и социологии, филологии и экономики, антропологии и этнографии, демографии и права, психологии и педагогики, медицины и др. При этом каждая научная дисциплина выделила собственный предмет исследования и, в ряде случаев, свою методологию. Если философы разрабатывали общие принципы и способы изучения семьи и самореализации человека в ней, то экономисты анализировали хозяйственную сторону жизни семьи, а для юристов на первый план вышли правовые основы семьи и брака. Для психологов семья предстала в качестве социально-психологической группы, тогда как в круг научных интересов медиков вошли проблемы здорового образа жизни. В то время как социальную педагогику интересовали, в первую очередь, воспитательные функции семьи, историки исследовали эволюцию семьи как социального института. Демографы и социологи, в свою очередь, анализировали трансформацию структуры семьи. В частности, историческая демография получила особое влияние в 1960-е годы во Франции, благодаря деятельности Л. Генри, основавшего в 1966 г. Общество исторической демографии. Используя статистические методы анализа массовых источников, историческая демография снабдила исследователей инструментарием для измерения рождаемости, детской смертности и брачных образцов. В свою очередь, социология семьи сложилась как отрасль социологии, изучающая:

· развитие и функционирование семьи как социального института и малой группы;

· брачно-семейные отношения, образцы семейного поведения, характерные для того или иного типа культуры, той или иной социальной группы;

· семейные роли, формальные и неформальные нормы и санкции в сфере брачно-семейных отношений.

При этом, при анализе семьи как социального института обычно рассматриваются не конкретные семьи, а образцы семейного поведения, характерные роли и распределение власти в семье. При анализе семьи как малой социальной группы основное внимание обращается на специфику формальных и неформальных связей в сфере брачно-семейных отношений, выяснению причин и мотивов, вследствие которых люди женятся, любят или ненавидят, стремятся иметь детей или не иметь их. То есть в социологическом разрезе семья исследуется, прежде всего, через ее структуру и важнейшие функции: репродуктивную, формирования прочных устойчивых эмоционально насыщенных взаимодействий супружества, родительства и родства, первичного социального контроля, воспитательную, духовного общения, социально-статусную, досуговую, рекреативную, эмоциональную и сексуальную.

Под влиянием психологии и культурной антропологии в 1970-е расширился интерес к ментальной истории, ценностным ориентациям и эмоциям, что стимулировало новый вид истории семейств, затрагивающий в значительной мере эмоциональные и социальные отношения. В свою очередь, историческая антропология, имеющая много общего с историей повседневности и историей ментальностей, проявила особый интерес к таким константам как рождение, смерть и родственные отношения. Возникшая в 1970-е гг. в Германии на стыке истории, этнографии и генеалогии повседневная история поставила в центр исследования истории рядовых, ничем не выдающихся семей. Задачи общебиографического контекста в рамках складывающееся психоистории востребовали реконструкцию, помимо основной, целой группы «смежных» биографий и изучения особенностей социальных связей и контактов индивидуума, прежде всего, его родных. В рамках итальянской микроистории сужение поля наблюдения до уровня семьи позволило увидеть общество под «микроскопом», придя через малое и частное к лучшему пониманию общих социальных связей и процессов. В частности, Д. Леви ввел понятия «неуверенность» и «ограниченная рациональность» при исследовании стратегии крестьянских семей на рынке земли в XVIII ст.

Все вышесказанное свидетельствует, что изучение семьи имело не только полидисциплинарный, но и системный характер, что позволило уже в 1970-е гг. приступить к формированию системной науки о семье – фамилистики. В последние годы, в связи с расширением поля междисциплинарных исследований, идея создания отдельной полидисциплинарной научной дисциплины снова возрождается.

Не секрет, что история семьи, тесно переплетенная с антропо- и социогенезом, до сих пор является одним из спорных научных вопросов. В современной науке нет единого представления о происхождении семьи, ее эволюции, роли и месте, перспективах в обществе, специфике как малой социально-психологической группы. В силу чего нет и единого определения семьи. И это притом, что попытки осмыслить семью как один из важнейших социальных институтов общества имеют сложившуюся историографическую традицию. Работы, авторы которых рассматривали историческое развитие семьи, появились еще в XIX веке. Начало изучению истории семьи положил швейцарский историк права И.Я. Бахофен, в труде «Материнское право» (1861) выдвинувший тезис об универсально-историческом развитии первобытного человечества от первоначального беспорядочного общения полов к материнскому, а затем отцовскому праву. Часть своих работ посвятил истории семьи австрийский историк и этнограф Ю. Липперт. Вопросы истории брака и семьи исследовал один из классиков эволюционистской («антропологической») школы английский археолог и этнограф Д. Леббок. Свои главные труды посвятил ранней истории брака и семьи шотландский этнограф и историк Д.Ф. Мак-Леннан.

В отечественной историографии изучение русской (прежде всего, крестьянской) семьи также началось со второй половины XIX в., и было связано с подготовкой и проведением крестьянской реформы. Актуализировалась, прежде всего, проблематика распада большой патриархальной семьи и вопросы семейного права. Тогда как городская семья впервые стала объектом серьезного исследования только в годы Первой мировой войны в работе П.А. Сорокина «Кризис современной семьи».

Что касается марксистской историографии начала ХХ ст., основные ориентиры в области изучения института семьи были заданы ленинской работой «Развитие капитализма в России». Именно здесь были развиты характерные для марксистской традиции положения о решающем влиянии социально-экономических факторов на развитие семьи, семье как «ячейке» общества, господстве в капиталистическом обществе семейных отношений, основанных на эксплуатации членов домохозяйства его главой, и «загнивании» семейных отношений при капитализме.

Частью большевистской элиты прямо ставилась задача формирования «новой семьи». Так, например, А. М. Коллонтай утверждала, что «общество должно научиться признавать все формы брачного общения, какие бы непривычные контуры они ни имели, при двух условиях: чтобы они не наносили ущерба расе и не определялись гнетом экономического фактора». Подобные установки определяли резко негативное отношение к «буржуазной семье» и относительно слабую проработку вопроса о семье будущего. Дело в том, что в 1920-е годы довольно широкое хождение имели утопические представления об отмирании семьи при социализме. Например, социолог академик С.Я Вольфсон, специалист по семье и браку, утверждая, что социализм несет с собою отмирание семьи, фактически выражал настроение многих «социальных инженеров» тех лет.

Впрочем, столь радикальные взгляды на брак и семью не стали официальной господствующей семейной идеологией и политикой. Руководство страны, выступая за сохранение семьи как социального института, рассматривало семейные отношения как общественное и государственное дело. Дискуссия в 1926 г. в связи с принятием «Кодекса законов о браке, семье и опеке» на десятилетия сделала господствующей точку зрения необходимости трансформации семьи в интересах государства, но не о ликвидации семьи как общественного института.

В «семееведении» 1930-х гг. вопрос о семье и браке переместился преимущественно в область правоведения. Кроме того, в историографии в связи с декларацией «победы социализма в СССР» обозначилось еще одно устойчивое направление - противопоставление семьи и брака при капитализме и социализме. В послевоенный период эта проблема стала разрабатываться в контексте взаимоувязанных понятий «советская семья» и «социалистический образ жизни». В результате в научной литературе утвердился ряд мифов: о деградации буржуазного брака в противовес расцвету социалистической семьи; представление брака при капитализме в качестве модификации товарно-денежных отношений; резкое противопоставлений функций семьи при капитализме и социализме и т.п.

На разработку семейной истории в 1960-1980-е гг. повлиял ряд факторов идеологического (вывод XXI съезда КПСС о полной и окончательной победе в СССР, решение ХХП партийного съезда о построении коммунизма в стране к 1980-м гг., концепция «развитого социализма»), внешнеполитического (холодная война) и социального характера (в частности, развитие жилищного строительства). Показательно, что в связи с программной установкой КПСС об отмирании хозяйственно-экономической функции семьи при коммунизме, произошло оживление многих утопических представлений, в том числе и периода 1920-х годов.

Тогда как в западной историографии рост интереса к истории семьи стимулировался, прежде всего, сексуальной революцией, способствовавшей трансформации семейных отношений и разрушению семейных ценностей. С другой стороны, оживлению семейной истории способствовали американские феминистки, под влиянием которых историки впервые начали исследовать модели сексуального поведения, как в браке, так и вне брака. Кроме того, активизация исследований по истории семьи на Западе в 1960-е гг. совпала с формированием нового междисциплинарного подхода в рамах Школы «Анналов». «Новая научная истории» дала жизнь многим новым темам, включая историю семьи. Более того, последняя стала неотъемлемой частью «новой социальной истории». О начале обособления истории семьи можно говорить с публикации книги Ф. Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при старом порядке» (1960), в которой автор по-новому взглянул на историю детства и семьи в исторической перспективе. Тогда как о выделении ее в особую область в 1970-е годы свидетельствуют данные Л. Стоуна о численности публикаций по истории семьи за период с 1920-х по 1970-е годы.

Если первоначально история семьи сосредотачивалась на истории домохозяйства и демографических изменениях внутри него, то со второй половины 1970-х гг. проблематика исследований расширилась за счет вопросов внутрисемейных отношений и взаимосвязи между нуклеарной семьей и более широкой родственной группой. Во второй половине восьмидесятых годов семейная история стала приобретать комплексный характер, то есть брак стал рассматриваться как процесс формирования семьи, деторождение и воспитание детей - как процесс внутренней ее перестройки, а старение и смерть ее членов – в качестве особой стадии развития семьи. Одновременно развернулось исследование выбора членами семьи «стратегии» поведения, принятия тех или иных решений, для чего пришлось обратиться к анализу господствующих культурных ценностей и представлений. В итоге семья предстала как своеобразный перекресток социальных, экономических, политических и собственно демографических процессов. Более того, и сама она рассматривается как некий «процесс».

В зарубежной русистике 1970-1990-х гг. были подняты вопросы внутрисемейных отношений, брачно-семейных моделей различных социальных групп российского общества, численности и структуры семьи, положения женщин и детей в семье, семейного права, семейной идеологии и т.п. При этом осмысление эволюции семьи происходило в контексте путей исторического развития России и Запада и, прежде всего, процесса модернизации. Пик изучения родственных связей пришелся на 1980-е годы. Большинство исследований, при этом, были посвящены сельским областям, особенно в прединдустриальный период. Для России традиционно изучалась тесно связанная с наследованием система сельских родственных связей до начала ХХ ст. Тогда как в отношении городских семей более изученным оставался индустриальный период конца XIX - XX вв. М. Андерсон и Т. Харевен продемонстрировали, что родственные связи сыграли центральную роль в организации миграций из сельской местности в города и сильно облегчали адаптацию к новой среде. В то же время именно на родственниках лежал процесс социализации вновь прибывших. Родственные связи были также самым эффективным средством, используемым во взаимодействии с локальными институтами при преодолении общественных кризисов.

В 1990-е годы новый всплеск интереса к истории семьи был «спровоцирован» женскими и гендерными исследованиями. В работах этого направления затрагивались многие проблемы брачно-семейных отношений, в том числе и в историческом аспекте. Кроме того, проблемы семейной структуры и демографических процессов разрабатывались в рамках исторической информатики.

Важной составляющей семейной истории были и остаются активные методологические поиски. Американская исследовательница Т. Харевен выделила следующие аспекты истории семьи: родство, «жизненный путь», семейные стратегии, влияние семьи на процесс социальных изменений. Сюда можно добавить гендерные аспекты истории семьи, а также кросс-культурный и межнациональный компонент. Однако на основы семейной истории в наибольшей степени повлияла концепция «жизненного пути», заставившая ученых перейти от простого анализа различных сфер жизни семьи к более глубокой интерпретации семейных изменений. Подход с точки зрения жизненного пути сдвинул акценты на исследование жизненных переходов индивида и семьи, определяемых как изменениями в семейном статусе и сопутствующих ему ролях, так и возрастными структурами: поступление и окончание школы, начало и конец работы, миграции, уход и возвращение домой, браки и обустройство своего домохозяйства, выращивание детей, переход в категорию дедушек и бабушек и т.д.

Пионерами этого направления стали японский историк Мориока и канадцы Ландри и Легаре. В отечественной историографии метод «жизненного пути» описан И.С. Коном, а исторический обзор этого метода дал Ю.Л. Бессмертных. М. Сегален отмечала, что метод «жизненного пути» плохо подходит для анализа крестьянских семей, в которых выбор контролировался старшим поколением, а профессиональный путь протекал внутри домохозяйства и контролировался общиной. Тем не менее, этот метод оказался весьма эффективным для изучения крестьянской общины, поскольку показывал, как жизненные переходы располагались во времени в условиях жесткого контроля со стороны коллектива, и как индивиды уклонялись от этого контроля.

Проблема семейных стратегий была поднята в 1970-е годы П. Бурдье, показавшим, что именно стратегии семейного поведения являются основным пунктом в процессе принятия решений, касающихся семьи. Действительно, изучение семейных стратегий позволяет понять взаимодействие, с одной стороны, между социально-экономическими конструктами и внешними культурными ценностями в обществе, которые заставляют делать определенный выбор, а, с другой стороны, эксплицировать ценности, принятые в семейном кругу. Семейные стратегии ведут к расширению сотрудничества или, наоборот, возникновению и усилению конфликта между семьей и такими институтами, как школа и церковь. Так как каждый из членов семьи может иметь свою собственную стратегию, центральным вопросом остается изучение процессов принятия решений внутри семьи и механизма реализации последних членами семьи. В числе прочего, изучение семейных стратегий предполагает изучение конфликтов в семье.

При этом не всегда методологическую тональность задавали зарубежные ученые. Так, Н.А. Миненко впервые среди российских исследователей отметила, что реконструкция семейного быта предполагает рассмотрение структуры, численности и функций семьи, хозяйственного строя, взаимоотношений с другими группами и институтами, закономерностей развития, семейной обрядности и семейного права. Примером возможности использования модернизационной теории при изучении истории семьи могут служить обобщающие работы А.Г. Вишневского и Б.Н. Миронова. Однако «создание собственной методологической базы изучения брака и семьи в исторической перспективе» и сегодня остается задачей дня. В последние годы появились исследования, в которых делаются обобщения на макроисторическом уровне. В частности, были построены определенные модели семейного развития и предприняты попытки интегрирования последних в общий контекст социальных изменений. Однако до сих пор исследования семьи в российской историографии носят преимущественно описательный (этнографический) характер. Кроме того, в отечественной историографии нередко подменяются термины «семья» и «домохозяйство». Малоизученной сферой семейной жизни остается область пересечения семейного менталитета с индивидуальным мировосприятием.

Главным достижением истории семьи сегодня является то, что в историческое исследование была введена жизнь обычных людей, что позволило изучать повседневный опыт и повседневные практики простого человека. В свою, очередь, это стимулировало существенное приращение источниковой базы за счет ранее не привлекавшихся документов - демографических данных, завещаний, художественных произведений, фотографий, бытовых предметов и семейных легенд. Попытки связать жизнь в «мелком масштабе» с крупными структурными изменениями обеспечили не только недостающее звено для понимания взаимоотношений между людьми и социальными трансформациями, но и привели к пересмотру интерпретаций темпов развития и значений «крупных» процессов. Например, исторические данные о семейном поведении позволили М. Андерсон и Т. Харевен пересмотреть существующие объяснения процессов индустриализации и урбанизации, поставили под сомнение ряд выводов модернизационной теории и привели к отказу от линейных интерпретаций процесса социальных изменений.

Представителями «новой научной истории» (П. Ласлетт, Д. Хелихи, Е. Ригли и Р. Скофилд) был сделан важный вывод, что индустриализация не являлась основной причиной рождения семьи нового типа, так как планирование семьи, поздний возраст вступления в брак, нуклеарная структура домохозяйства существовали задолго до начала процесса индустриализации. Историки и социологи уже к середине 1980-х гг. пришли к соглашению, что индустриализация сама по себе не являлась причиной разрушения традиционной семьи и миграция в города, а урбанизация не разрушала традиционные семейные связи. Если в 1960-е гг. тезис У. Гуда о том, что семья была активным агентом в процессе индустриализации, принимали в штыки, то уже в 1980-е гг. это не вызывало сомнения. Более того, выяснилось, что нуклеарная семья (состоящая из родителей и детей) не являлась наиболее адаптивным семейным типом. С этими функциями лучше справлялась расширенная семья, чья система родственных связей больше совпадала с индустриальной системой найма. С другой стороны, индустриализация повлияла на семейные функции и ценности и внутрисемейные трансформации: переход от традиционных семейных функций к другим социальным институтам, превращение домохозяйства из места производства в место потребления, утверждение выхаживания детей в качестве главной цели семьи, повышение интимности и приватности семейных отношений. При этом открытым остался вопрос о том, какое влияние оказали эти процессы на качество семейных отношений. Так, Ф. Арьес полагал, что эти изменения ослабили адаптивные качества семьи и лишили детей возможности расти «на улице», где они могли попробовать различные социальные роли.

Семья – это маленькое зеркало большого общества. Применительно к советской истории важно понять, как в ней распределялись роли, насколько авторитарными были отношения между родителями и детьми. Возникает вопрос, какое место в советской семье отводилось женщине, когда она оказывалась в центре семьи в те периоды семейного цикла, когда мужья находились в тюрьме или лагере, в армии или на войне? Показательно и то, как складывались отношения в семье после их возвращения. Какова была роль улицы в воспитании детей? Как влияли на семейные стратегии принудительные миграции (раскулачивание, угон в Германию и депортации) и, наоборот, какие факторы влияли на семейные миграционные стратегии, заставляя вербоваться на стройки первых пятилеток и т.п.?

Увеличение в последние годы числа исследований по истории семьи доказывает важность этого института в социальной жизни общества. Две прошедшие в ИРИ РАН в 2006-2007 гг. конференции по истории семьи можно рассматривать как некий результат складывания проблемного поля семейной истории, охватывающего семейные ценности и семейное право, культуру и быт, национальные и конфессиональные особенности семейно-брачной сферы. Особый интерес в этом плане представляют 1920-е гг., ставшие периодом острой борьбы старого и нового.

Как уже отмечалось выше, антропологический поворот в отечественной историографии, связанный с именами А .Я. Гуревича и Ю.Л. Бессмертных, переориентировал внимание исследователей на изучение не только вопросов повседневности, но и семейного быта. А в последнее время наметилась тенденция для сближения этих двух направлений социальной истории. История быта и семьи тесно связана и историей ментальности, так как поведенческие стереотипы в значительной мере формируются под влиянием быта. В то же время нормы обыденной жизни являются выражением социально-культурного статуса и отдельной личности, и социальной группы (в данной главе – рабочих и студентов).

Советская Россия, ставшая на путь завершения индустриальных преобразований, не была в этом плане исключением. Однако активная переоценка традиционных ценностей, в том числе и семейных, в советском обществе двадцатых годов имела ярко выраженную идеологическую окраску. Широкое распространение получили идеи о ведущей роли в жизни человека коллективных, а не семейных интересов. Семейный быт противопоставлялся общественному, а молодежи навязывалась мысль о никчемности связей внутри семьи. Наглядным свидетельством нигилизма в семейной сфере можно считать продолжительные прения о самом понятии «семья» на статистическом съезде 1926 г. в силу того, что «само понятие семьи носит неопределенный и возбуждающий многочисленные споры характер». И это не случайно. Дело в том, что нередко женатый рабочий жил в городе один, а семья оставалась в деревне. При этом далеко не всегда отец семейства отсылал сколько-нибудь значительную часть зарплаты на родину. Обычным явлением была ситуация, когда «кормилец» содержал только самого себя.

В литературе 1920-х гг. выделялось четыре основные формы семейного рабочего быта . Во-первых, когда рабочий жил один, а семья оставалась в деревне, где имела хозяйство, позволяющее жить. Тогда как рабочий содержал только самого себя. Во втором случае рабочий также жил в городе один, но деревенское хозяйство содержало семью лишь частично. Поэтому рабочий отсылал домой часть зарплаты. При третьем типе остававшаяся в деревне семья не имела своего хозяйства. Ввиду этого рабочий отсылал на родину значительную часть своей зарплаты. К этой форме примыкала и получившая в «либеральные» двадцатые годы некоторое распространение в среде высокооплачиваемой части рабочих новая форма семейного быта, когда рабочий вступал в брак с женщиной, живущей в другой семье или даже другом городе, и содержал за свой счет ее детей. И только четвертая форма семьи предусматривала рабочую семью, проживающую совместно и живущая целиком или главным образом за счет своей зарплаты.

Что касается этой «классической» семьи, то процент таких семей в крупных городах, в том числе и в Москве, хотя и рос на протяжении двадцатых годов (в 1897 г. только 7% московских рабочих жили в семье), оставался небольшим. Более того, оседавшие в столице рабочие семьи обнаруживали явную склонность к распаду и уменьшению числа своих членов с шести и более до двух-трех. Например, к 1923 г. в Москве группа рабочих семей с 6 и более членами сократилась по сравнению с 1897 г. на 37%, тогда как семьи с 2-3 членами увеличились на 41%.

Характер рабочего быта определяли три основных фактора: социальное происхождение рабочей семьи и имевшиеся материальные и культурные навыки (большинство составляли выходцы из деревни); современное экономическое благосостояние и, прежде всего, уровень зарплаты; новые социальные условия и политические права. На пересечении традиционных устоев и новых веяний рождались весьма разнообразные формы рабочей семьи. По степени распространения новшеств можно говорить (без учета семей старых партийцев, ввиду того, что таких у станка почти не осталось, и молодых рабочих семей) о трех основных группах:

во-первых, «рабочая целина», т.е. семьи, сохранявшие в 1920-х гг. во всей неприкосновенности старые устои замкнутого дореволюционного быта;

во-вторых, «первые борозды» или те семьи, куда так или иначе (через школу, детскую организацию, комсомол, партию, производственные совещания и т.п.) входила новая революционная культура;

в-третьих, «новь» - семьи, где в целом прижился новый бытовой уклад.

Большинство московских рабочих семей, по крайней мере, в середине десятилетия, относилось ко второму типу семьи, значительную долю членов которых составляли партийцы ленинского призыва. Однако в целом культурный уровень рабочих семей оставался на довольно низком уровне. Например, театр только с середины 1920-х гг. постепенно входит в быт отдельных рабочих. Симптоматично, что при этом в семьях первого типа предпочтение отдавалось сценам из семейного быта, тогда как «новь» выбирала революционные и реалистические пьесы.

В семьях первого типа жены, как правило, ни разу не были ни в кино, ни в театре. Да и глава семейства лишь 2-3 раза посетил кино и театр. Единственным развлечением для женщин оставались многочасовая болтовня с соседками и обсуждение сплетней. «Первые борозды» также тяготели скорее, к сфере общественно-политических, нежели культурных, интересов. И опять же новые веяния охватывали, прежде всего, мужчин, которые посещали популярные лекции на заводе, заводские и партийные собрания, кружки политграмоты и т.п. Совместные походы в театр и кино были нечастыми, а посещение музеев и выставок, как правило, проходило организованно. На плечи жены, как и в семьях первого типа, ложилась вся работа по дому. Досуг семьи третьего типа был еще более политизирован. Мужья вели активную общественную работу: писали заметки в стенгазету, занимались в различных кружках, работали в заводских комитетах и различных комиссиях. Общественный интерес жен сводился к участию в различных женских комитетах. Расходы на общественно-политические цели в таких семьях были очень высоки - 6,7% бюджета при среднем уровне 3,2%. Тогда как затраты на культурные цели составляли всего 1%, хотя, в определенной мере, это объяснятся бесплатностью билетов на выставки и в музеи, различными скидками и пользованием библиотеками.

К социокультурным сферам, наиболее затронутым переменами в двадцатые годы можно отнести образование, досуг и новый быт, воспитание и охрану жизни детей, просмотр кино и приобщение населения к чтению. Однако характерной приметой времени было мирное сосуществование старого и нового в большинстве рабочих семей. Большинство рабочих театру и музею предпочитало гармонь и балалайку, канареек и синиц в клетках, хоровые кружки и церковное пение. Тем не менее, в рабочий быт постепенно входило слушание радио семьей в зимние вечера и экскурсии за город в летние дни.

Как и до революции, мужья предпочитали большую часть времени проводить вне семьи. Даже «новь» не была тому исключением. Социологические исследования двадцатых годов показывают, что в семьях этого типа мужья тратили на домашнюю работу не более 2 минут в день (колка и носка дров), зато 70% уходило на общественную работу и самообразование. Что касается семей первого и второго типа, то здесь мужчины предпочитали проводить время, отнюдь, не в кружках самообразования. Нэп вернул в сферу городского отдыха азартные игры. Обследование петроградских рабочих в 1923 г. показало, что карточные игры занимали в их досуге столько же времени, сколько танцы, охота, катание на лыжах и коньках, игра на музыкальных инструментах, в шахматы и шашки, вместе взятые. Рабочие стали завсегдатаями советских казино, полагая, что тем самым приобщаются к ценностям городской культуры. Широкое распространение азартных игр в пролетарской среде привело сначала к запрету открытия игорных домов в рабочих районах, но только в мае 1928 г. СНК СССР предложил союзным республикам немедленно закрыть все клубы и казино.

Отнюдь не нэпманы, а рабочие были главными потребителями услуг проституток. Военный коммунизм и материальные трудности первых лет нэпа не позволяли многим рабочим заполнить досуг развлечениями с проститутками, но в середине 1920-х годов ситуация изменилась. Если в 1920 году, согласно результатам опросов, в Петрограде к услугам проституток прибегало 43% рабочих, то в 1923 г. продажной любовью пользовался уже 61% мужчин, трудившихся на фабриках и заводах. Можно предположить, что сопоставимые цифры в этот период демонстрировала и Москва.

Столь разные ценностные установки в жизни супругов порождали острые семейные конфликты, что, в свою очередь, нарушало прежнюю стабильность и продолжительность семейной жизни. Возрастание применения женского труда и включение женщин (особенно молодых) в учебу и общественную жизнь нарушало замкнутый мир семьи и усиливало несемейные интересы ее членов. А освобождение брака от существовавших ранее ограничений развода увеличивало значение эмоциональных отношений в браке.

Тем не менее, вряд ли можно зафиксировать в двадцатые годы полное отрицание процедуры религиозного освящения брака рабочих. Хотя размежевание в семье иногда происходило и на почве борьбы с религией, однако, чаще всего в рабочем быту сосуществовали два «угла»: жены (икона с ситцевой занавеской и бумажными цветами) и мужа (портрет Ленина, шашки и пузырек с духами). Со всей очевидностью можно утверждать, что ценность семьи в нэповском обществе оставалась высокой. Недаром рост числа рабочих семей в 20-е годы обгонял рост рабочего класса вообще.

При всем при том, большинство женщин не сочувствовали политическим и религиозным взглядам своих мужей. В женской рабочей среде широко распространились раздражительность и «любопытное сочетание анархической озлобленности и консерватизма». Культурная и политическая отсталость женщин была тесно связана с их экономической зависимостью. Низкая квалификация, более низкие заработки и рутинная работа дома (до 12,5 часов ежедневно), - все это подрывало силы и здоровье молодых женщин. Нередко муж отдавал лишь незначительную часть зарплаты. Что же касается основного заработка, то, как весьма эмоционально заявила при опросе 42-летняя прядильщица: «А чорт его знает, куда он тратит! Пропивает все, поди». Даже в семьях второго типа расходы на спиртное составляли почти 7% бюджета. В силу вышесказанного в рабочих семьях (особенно первого типа) частым явлением были скандалы и побои.

Хотя брачно-семейное законодательство облегчило и упростило процедуру развода, в первое время расторжение брака все же не превратилось в норму повседневной жизни в городе: в 1923 г. официально разведенные составляли всего 0,9%. Но к концу десятилетия сложившийся семейный уклад, освященный религиозными обрядами и обычаями, подвергался все большему разрушению: численность официальных разводов в городе увеличилась примерно вдвое. Статистика показывает, что чем ниже зарплата и больше ее дифференциация, чем ниже нормы социального страхования и социального обеспечения, тем крепче семейный быт. При обратных условиях семья ослабляется из-за раскрепощения наиболее слабых в экономическом отношении элементов рабочей семьи - женщин и детей. Последних, как правило, воспитывали школа и детский сад, а остальное время они проводили на улице и в коридорах.

С одной стороны, инициаторами развода иногда становились женщины, не желавшие стать матерями. По причине материальной нужды в 1925 г. не желали иметь ребенка 60% женщин из рабочей среды. Статистика разводов свидетельствовала, что в пролетарских семьях беременность нередко была причиной расторжения брака. С другой стороны, либерализацией развода широко пользовались недобросовестные мужчины, не желавшие «вешать хомут на шею». Многих выдвиженцев ленинского призыва уже не устраивали их прежние «некрасивые и невежественные» жены. Житейская мудрость 1920-х годов гласила: «Партийный муж - плохой муж».Действительно, если он формально и оставался в семье, то быстро перерастал ее в идейно-политическом и культурном плане.

Семейные неурядицы были тесно связаны и с жилищной проблемой. Хотя материалы обследований конца двадцатых годов показывали устойчивую обратно пропорциональную зависимость размеров жилья и плодовитости брачных пар, тем не менее «семейная лодка» нередко разбивалась о коммунальный быт. Типичным жилищем рабочей семьи первого типа, состоящей из 4-х - 5-ти человек, была небольшая комната в коммуналке, нередко с одним окном. Зачастую мебель была представлена одной деревянной кроватью, двумя столами и двумя табуретами. Нередким было отсутствие матрасов, постельного белья и скатертей. Зато в изобилии присутствовали клопы, тараканы и шелуха от семечек. Попытки «окультурить» жилище сводились к «кривому зеркалу» и картинкам на стенах. Были и еще менее приспособленные жилища, например, комната размером в 15 квадратных аршин, где муж с сыном спали на полу, а жена с дочкой - на кровати. Или бывшая самоварная при гостинице с асфальтовым полом, всю меблировку которой составляли два стола, кровать, четыре стула и несколько ящиков, на которых спали дети. В семьях второго и третьего типов, в большинстве своем проживающих в более просторных комнатах (до 30 квадратных аршин) в домах-коммунах, заметны чистота и порядок, так как хозяйки не менее двух раз в неделю мыли полы. Прочно вошли в быт занавески и скатерти, портреты Маркса и Ленина на стенах, вазы с искусственными цветами на комоде. Хотя сам глава семьи нередко спал на печке. Несмотря на очень низкую квартплату за жилье, оно обходилось в 13 рублей в месяц, включая дрова, освещение и воду, то есть в 15% зарплаты.

Подавляющая часть рабочих семей питалась дома. Основу питания составляли хлеб, овощи, мясо низких сортов (кости и внутренности) и чай. В обед обычно ели щи или суп, кашу, картофель или лапшу, а на ужин разогревались остатки. На завтрак пили чай с пышками или белым хлебом. Мясо в щах или супе бывало почти каждый день, а

Свадебная обрядность – один из наиболее устойчивых компонентов традиционно-бытовой культуры. Она вбирает в себя фрагменты разных эпох – от верований и магических действий прошлого до образцов церемониального поведения, выработанных в новейшее время. Социальная сущность брака определяется господствующими в обществе отношениями.

В предреволюционные годы российское семейное законодательство было объектом серьезной критики со стороны общества. Регистрация актов гражданского состояния находилась в ведении религиозных институтов, и правовая практика постоянно выявляла расхождение реального положения дел и декларируемых постулатов. Церковные правила различали браки первые, вторые и третьи, браки лиц одной веры и смешанные браки. Для ряда категорий населения существовал церковный запрет на регистрацию брака и на признание отцовства или материнства. Несовершенство процедур заключения и расторжения брака привело к тому, что к началу XX века порядка 1/6 от рождавшихся по России в целом и более 1/4 по столице, Санкт-Петербургу, были незаконнорожденными. При этом такие дети и их матери оказывались поражёнными в гражданских правах.

Мероприятия новой власти по реформированию семьи были продиктованы коммунистической идеологией, объявлявшей “буржуазную” семью виновной в моральной и социальной патологии старого общества. Одними из первых советских законов были декреты от 18-20 декабря 1917 г. о расторжении брака и о гражданском браке как акте, устанавливающем гражданское и моральное равенство супругов, об уравнении в правах внебрачных детей с законнорожденными, а также о ведении книг актов гражданского состояния (работа с регистрационными книгами была возложена исключительно на советские органы; дореволюционные документы о регистрации брака, выданные церковью, приравнивались к документам, выданным советскими ЗАГС ами, подведомственными НКВД ).

Новый уклад внёс изменения в символику и обрядность брака и семьи. В их основе лежали идеологические установки правящей партии, нацеленные на утверждение советского образа жизни, поведения и норм.

В противовес церковному венчанию в 1920-х гг. стали практиковаться т. н. “красные свадьбы”. Они рассматривалась прежде всего не как семейное, а как общественно-политическое событие, как повод для антирелигиозной агитации, и как массовое явление просуществовали до первой половины 30-х. Первой красной свадьбой была свадьба наркомов Александры Коллонтай и Павла Дыбенко (брак просуществовал с середины марта 1918 года по 1923 год).

19 ноября 1926 года был принят Кодекс РСФСР о браке, семье и опеке (вступил в действие 1 января 1927 года). По этому кодексу церковный брак стал “частным делом брачащихся”, а совместная жизнь супругов без регистрации в ЗАГС е была приравнена к браку, официально зарегистрированному государством (фактический брак признавался имеющим юридическую силу по судебному решению). Это декларировалось и законодательствами ряда союзных республик, кроме Азербайджанской, Таджикской, Узбекской и Украинской ССР .

В художественной литературе и кинематографе 20-х годов нет описаний свадебного церемониала, и это неслучайно. Советская семья не была самоценностью (часть большевиков ратовали за ликвидацию института семьи как такового), а воспринималась как часть коллектива единомышленников – строителей нового общества, а основная ответственность за воспитание подрастающего поколения возлагалась государством на дошкольные и школьные учреждения, призванные исправлять “негативное” воздействие семьи на формирование личности ребенка.

Тем не менее, уже к 1930-м годам большевики оказались вынуждены отказаться от радикализма в темах семьи и отношений полов. Здесь важно отметить: сложность разговора о советском свадебном церемониале обусловлена базовым явлением советской культуры – невозможностью доверия “официальному слову”. Риторика брака и семьи, возникшая в первые годы советской власти, сохранялась в официальной культуре до середины 50-х, однако реальное состояние дел было не столь революционным.

20 марта 1933 года в дополнение к Кодексу была принята Инструкция о порядке регистрации актов гражданского состояния (новая редакция вступила в силу 29 августа 1937 года), а 27 июня 1936 года – постановление ЦИК и СНК СССР “О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неуплату алиментов и некоторых изменениях в законодательстве о разводах”. Законодательство 1936 года по сути восстановило, хотя и в новых формах, дореволюционный институт семьи. Идеология “пролетарского брака любви” потерпела фиаско. Это проявила и статистика: в стране неуклонно рос процент зарегистрированных союзов между очень молодыми женщинами и пожилыми хорошо обеспеченными мужчинами; аборт и даже совет его сделать достаточно сурово наказывались (в начале 1920-х годов в стране осуществлялось около 2 млн. абортов ежегодно). Советская власть активно противодействовала лишь двум традиционным в ряде регионов явлениям – многожёнству и принуждению к браку.

Угроза депопуляционной катастрофы, ставшая очевидной в годы Великой Отечественной войне, предопределила принятие законов, направленных на укрепление брачно-семейных отношений. Так, 8 сентября 1943 года Указом Президиума Верховного Совета СССР стало возможным записывать усыновлённых детей как родных с сохранением тайны усыновления (в 20-е годы “приписки” в определении отцовства и материнства осуждались). А 8 июля 1944 года был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР “Об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям, усилении охраны материнства и детства, об установлении почетного звания “Мать-героиня”, учреждении ордена “Материнская слава” и медали “Медаль материнства”“. В соответствии с этим документом была утверждена обязательная регистрация брака. Выражение “законный брак” вновь стало общеупотребимым. Все супружеские пары, состоящие в незарегистрированных фактических брачных отношениях, для их официального признания обязаны были посетить отделы ЗАГС . В случае смерти одного из супругов или пропажи его без вести на фронте в военное время другой супруг был вправе обратиться в суд с заявлением о признании его супругом умершего или пропавшего без вести лица. 14 марта 1945 года принят Указ, установивший, что родители, вступившие в брак после рождения ребенка, имели право признать его законнорожденным Процедура развода ужесточалась (было введено обязательное разбирательство в народном суде). Брак без регистрации в органах ЗАГС стал официально называться слово “сожительство” (этот термин просуществовал до конца 1990-х годов – лишь в последнее десятилетие употребляется выражение “фактический брак”).

Середина 1950-х годов была ознаменована двумя эпохальными событиями в области семьи и брака.

Во-первых, вновь были легализованы аборты (указом Президиума ВС от 5 августа 1954 года было прекращено уголовное и административное преследование женщин, а указом от 23 ноября 1955 года аборты, проводимые по желанию женщины и исключительно в медицинских учреждениях, были вновь разрешены).

Во-вторых, в 1956 году состоялась передача органов ЗАГС из подчинения МВД в ведение местных Советов депутатов. Ранее размещавшиеся в отделениях милиции органы ЗАГС получили отдельные помещения и были укомплектованы более квалифицированным контингентом сотрудников (большинство делопроизводителей имели полное среднее образование; тогда как прежде у сотрудников в основном были за плечами начальная школа или семилетка).

В ЗАГС ах крупных городов было выделено специальное время для регистрации рождения и браков: эти акты регистрировали с 15 до 19 часов во все дни недели, кроме среды, а остальные акты (смерть, разводы, исправления в документах и т.д.) – с 10 до 14 часов.

Торжественность регистрации бракосочетания обеспечивали районные Советы народных депутатов и их органы записи актов гражданского состояния. В населенных пунктах, где отсутствовали органы ЗАГС , проведение гражданских обрядов осуществляли сельские, поселковые Советы народных депутатов. А в 1958 году по предложению комсомольцев Ленинградского производственного объединения “Светлана” и при поддержке Ленинградского горкома партии был создан первый в СССР дворец бракосочетаний.

Что касается Москвы, то здесь стали практиковаться выездные регистрации брака: в 1959 году в Доме культуры Горбунова была произведена массовая единовременная регистрация браков (80 пар).

15 декабря 1960 года по решению исполкома Моссовета в столице был открыт Дворец бракосочетания № 1 (Грибоедовский), в котором стало возможным регистрировать и браки с иностранцами.

Общее методическое руководство органами ЗАГС в 1956-1971 годах осуществляли специальные юридические комиссии.

В конце 1950-х – начале 1960-х годов в процедуру регистрации брака были вновь внесены изменения направленные на “внедрение в быт советских людей новых гражданских обрядов” (так называлось постановление Совмина, вышедшее 18 февраля 1964 года, на основании которого стала вестись широкомасштабная работа по созданию системы обрядов, сопровождающих акты гражданского состояния). Был установлен определённый срок ожидания регистрации брака (один месяц с момента подачи заявления), введен институт свидетельства (присутствие свидетелей со стороны обоих новобрачных стало обязательным). Для помощи в организации свадебных торжеств были созданы салоны для новобрачных. По месту работы новобрачным стали предоставлять 2-3 дня отгулов – “на свадьбу”.

Отошли в прошлое годы, когда вступающие в брак праздновали свадьбу только в скромной семейной обстановке, – теперь для них работали фирма “Весна”, Ювелирторг, Цветторг, управление автомобильного транспорта, фабрики фоторабот и т.д. Свадебный обряд стал индустрией.

Свадьбы, как правило, стали играть с приглашением большого количества людей. При этом значительное распространение получили обряды, имитирующие вековые народные традиции. К ним относились, в частности, родительское благословение, украшение свадебного кортежа (машина оформлялась лентами, на бампер сажали игрушечных медведей, а позже – кукол в костюмах жениха и невесты), комсомольские напутствия, а также полулегальные гадания на счастливую жизнь (ставшие популярными на рубеже 1970-х -80-х годов астрологические прогнозы).

В 1960-80-е годы в процедуру свадьбы был введён ряд обязательных ритуальных элементов: поездка по “местам памяти” (посещение памятника вождю мирового пролетариата В.И. Ленину, монумента или братской могилы павших воинов и возложение цветов), символическое напутствие молодым (чтение “Обета верности”, вручение “ключа” от семейного счастья, “Летописи семьи”, медали “Совет да любовь”), посадка “деревца семьи” или участие в создании “аллеи молодоженов”… Популярностью стало пользоваться свадебное путешествие в столицу, в города-герои, по родной стране (путёвку получали в салонах новобрачных или в общественных организациях учреждений по месту работы или учёбы). Полиграфия выпускала миллионными тиражами открытки “Приглашение на свадьбу” (традиционное оформление – цветы и два соединённых кольца)…

В 80-х годах в обряд бракосочетания стали вводиться народные элементы: так, при встрече жениха и невесты исполнялись величальные песни, на вышитом полотенце преподносился хлеб-соль. В те же годы уделялось большое внимание серебряным и золотым свадьбам, брачным юбилеям.

Кроме того, при проведении свадебных торжеств нередко учитывались актуальные социально значимые мероприятия и кампании. Например, во время активной борьбы с пьянством и алкоголизмом проводились свадьбы, исключающие употребление алкогольных напитков.

В 1968 году были приняты Основы законодательства Союза ССР и союзных республик о браке и семье, на основании которых в республиках были разработаны Кодексы о браке и семье (КОБИС ).

В 1977 году семейные нормы впервые вошли в Конституцию СССР : “Статья 53. Семья находится под защитой государства. Брак основывается на добровольном согласии женщины и мужчины; супруги полностью равноправны в семейных отношениях. Государство проявляет заботу о семье путем создания и развития широкой сети детских учреждений, организации и совершенствования службы быта и общественного питания, выплаты пособий по случаю рождения ребенка, предоставления пособий и льгот многодетным семьям, а также других видов пособий и помощи семье”, “Статья 66. Граждане СССР обязаны заботиться о воспитании детей, готовить их к общественно полезному труду, растить достойными членами социалистического общества. Дети обязаны заботиться о родителях и оказывать им помощь” (глава 7 “Основные права, свободы и обязанности граждан СССР ”).

Во второй половине 80-х советский брачный церемониал, как и общество в целом, претерпевал кризис: годы перестройки ознаменовались, с одной стороны, взлетом популярности церковных обрядов легитимизации брака, а с другой – ростом процента отказов от государственной регистрации брачных отношений.

Арманд И.Ф. Коммунистическая мораль и семейные отношения. – Л., 1926.

Эволюция семьи и семейная политика в СССР / Отв. ред. А.Г. Вишневский. – М.: Наука, 1992.

Семейные узы: модели для сборки / Cост. и ред. С. Ушакин. – М.: НЛО , 2004. – В 2-х кн.

Татьяна Воронцова

Когда говорят об истории СССР, такой непростой и с большим количеством трагических событий, то какие-то вещи очевидны: например, количество репрессированных, количество погибших, демографические потери, экономические потери, социокультурные потери.

Но что не учитывается и не полностью осознается - это потери, которые происходили на уровне семей, на уровне того, что происходило с семейными отношениями, с отношениями детей и родителей. Это вещи очень важные, потому что они формируют людей, будущих родителей, которые потом начинают передавать какие-то вещи дальше.

Например, мне кажется, совершенно не осознаны последствия катастрофического вмешательства в семью, которое имело место в течение ХХ века, когда отношения между детьми и родителями фактически разрушались через вмешательство государства.

Автономия семьи полностью нарушалась, а родители воспринимались сначала как инкубатор, а потом - гувернеры, которым государством поручено вырастить солдат, достаточно качественных для нужд государства. Это если говорить про идеологический уровень.

Если говорить про практический уровень, то мы знаем, что индустриализация в России происходила катастрофически быстрыми темпами. В Европе все это происходило гораздо более медленно и плавно. Мы помним все эти ужасы, которые на примере города Лондона описывал Диккенс и прочие, а потом на примере Франции описывал Золя. Ужасы индустриализации, когда у людей ломался уклад, когда, переезжая из деревни в город все новыми и новыми волнами, люди теряли все свои социальные связи, теряли чувство защищенности, теряли свой привычный образ жизни, свои культурные коды, способы реагировать на те или иные события в жизни, на те или иные стрессы. Они оказывались беззащитными перед этим экономическим маховиком, который перемалывал их.

В России индустриализация происходила катастрофически быстрыми темпами, в несколько раз быстрее. Буквально за несколько десятилетий почти абсолютно аграрная страна переселилась в города, потеряв по дороге достаточно большое число людей в войнах, из-за репрессий и голода. Огромное количество молодых людей оказались абсолютно оторванными от родителей, от своей социальной сети, от своей расширенной семьи. Причем это были люди, выращенные в крестьянской культуре, где ты постоянно - в любых своих действиях, житейских решениях, в любых своих ориентировках - связан с большой семьей.

Эти молодые люди оказались на фабриках и заводах, оторванные от всего этого, в довольно тяжелых условиях жизни. Они там создавали семьи, заводили детей. Этих детей не имели возможности воспитывать бабушки, дедушки, которые оставались в деревне. Все эти дети отправлялись на государственное воспитание буквально с двух месяцев.

Мы помним этот период: с двух месяцев женщины должны были обязательно выходить на работу. В два месяца ребенка нужно было отдать в ясли и идти на работу. До 40% детей в советских яслях были в яслях-пятидневках (т. е. круглосуточно – ред.).

Чуть ли не каждый второй ребенок в СССР рос в жесточайшей депривации - как ребенок в доме ребенка, он целыми днями находился без своей матери.

Если мы возьмем индустриальные города, построенные вокруг заводов, это было просто нормой. Почти все дети находились в этой ситуации, что, конечно, не способствовало отношениям между детьми и родителями.

Женщины работали в достаточно тяжелых условиях, у них был тяжелый быт, на который требовалось по несколько часов в день. И даже когда они доставались своему ребенку, они доставались ему чаще всего в измочаленном состоянии, с хроническим недосыпом, с хроническим переутомлением.

Мне кажется, что масштаб этой травматизации даже близко не оценен. Я много консультирую, в группах работаю с молодыми женщинами. Ко мне обращаются мамы в возрасте от 30 до 40 лет, и чаще всего - по поводу того, что срываются на детей, кричат на них, шлепают их. Они не хотят так делать, но ничего не могут с собой поделать.

И когда эти люди из социально благополучных семей начинают рассказывать про свой опыт детства, то это какой-то кошмарный кошмар сплошь и рядом по степени насилия эмоционального, физического, по степени огромной дистанции между детьми и родителями, непонимания родителями, что происходит с ребенком.

Это действительно тяжелое, неблагополучное в эмоциональном плане детство, как у людей из очень маргинальных слоев или детей осиротевших.

Меня всегда поражает масштаб - насколько это распространено, насколько это часто. Благополучные семьи с хорошими, теплыми отношениями, даже пусть у них были какие-то конфликты или тяжелые периоды в жизни, потери, еще что-то, семьи, которые друг для друга, для детей были источником защиты и заботы - скорее исключение, чем правило.

Это, конечно, очень грустно, потому что сейчас люди, которые выросли в этих семьях, сами становятся родителями, а многие из них не становятся.

Что происходило потом? Примерно до середины 1960-х годов была жесткая установка на отбирание детей от родителей, на обращение с родителями как с нанятым персоналом для выращивания детей.

Отдельно - отношение к матери как, во-первых, к инкубатору, во-вторых, еще вечно виноватому инкубатору. Немало написано про практику советских роддомов, когда совершенно непонятно зачем, для чего, с какой целью, без всякой рациональной, разумной, логической причины женщина проходила через издевательства, сопоставимые с помещением в концлагерь или тюрьму. Ее раздевали догола - неизвестно зачем, отбирали все личные вещи - неизвестно зачем, запрещали одеваться - неизвестно зачем, полностью отсекали от семьи - невозможно было никак ни видеться, ни обратиться.

Это было почти нормальным - запугивание молодой матери тем, что она «угробит ребенка» от малейшего неправильного движения: «Что ты делаешь, ты угробишь ребенка».

Рассказывание всяких историй, как кто-то угробил ребенка, - то есть, загоняние в вину, в состояние неуверенности в себе, неполноценности, виноватости, проклятости по всем параметрам. Это носило характер почти магического обряда, чем-то похожего на мрачную инициацию с непонятной целью. При этом постоянная тема - что твой ребенок тебе не принадлежит, что ты его рожаешь для государства, что, когда надо будет, он должен будет пойти и умереть ради государства. Эта повсеместно распространенная тема очень сильно влияла на чувства родителей, на их способность защищать своих детей, на их способность вообще как-то отвечать за ситуацию с ребенком, с семьей.

Это то, что мы получили в наследство к концу советского периода, то, что сейчас проявляется в работе с психологами взрослых людей, когда они все это вспоминают. По их рассказам достаточно легко восстановить состояние их родителей - людей, которые постоянно пребывают в абсолютно беспросветном катастрофическом стрессе, которые перед всеми виноваты, которые не знают, как строить свою жизнь, которые сами - когда начинаешь спрашивать про детство, их родителей, то есть, бабушек-дедушек - имели часто очень тяжелое детство.

Я знаю десятки историй, когда тяжелый детский опыт бабушки влиял на то, как она воспитывала маму. То, что сейчас маме кажется неоправданной жестокостью, холодностью, черствостью, на самом деле напрямую вытекает из этих диссоциированных травм бабушки. И сейчас у мамы, которая была уже в более благополучном состоянии, хватает рефлексии, самоконтроля, чтобы следить: то, как она реагирует на ребенка, ведет себя с ним, - это неправильно, неадекватно, она так не хочет. Другой вопрос, что она не может с этим справиться.

Сейчас самый частый запрос у молодых мам: «Я понимаю, что нельзя кричать, я понимаю, что нельзя бить, но ничего не могу с собой сделать, оно происходит». Но полдела сделано. У нее по крайней мере, есть осознанная позиция, можно двигаться дальше.

Этот уровень травмы, уровень нарушенности не попадает в поле внимания.

Мы говорим о политических уровнях, о гражданских свободах, но мы совершенно не думаем о том, как катастрофически был порушен семейный уровень - автономия семьи, отношения между родителями и детьми.

Что происходило дальше? Если вы помните, потом у нас случились 1980-90-е годы, и понемногу государство отстало от семей, занялось какими-то своими делами. Государство менялось, ему было не до того. Когда-то было больше внимания семьям, когда-то их забрасывали и они сами барахтались, но намеренное воздействие на раздирание родителей и ребенка и на проламывание границ семьи в какой-то момент прекратилось. Например, в 1990-е было плохо с работой, поэтому государству было выгоднее, чтобы женщины сидели дома с ребенком, а не претендовали на рабочие места. Как-то так сложилось, и в результате это «давилово» ослабло.

И в 1990-е годы был такой интересный процесс, когда по мере того, как нищета и крайние формы тяжелой жизни отступали, люди начали обустраивать свое материальное пространство. Сначала они начали покупать еду, когда она появилась. Не было у них денег - покупали один «Сникерс» и делили на семью. Потом стало как-то получше. Все идет по пирамиде Маслоу, как положено.

Потом начали организовывать свое материальное пространство. Помните этот период ремонтов, когда все начали делать ремонт? Все, кто мог, избавлялись от этих ужасных помазанных зеленой масляной краской стен, ржавых труб. Появилось понятие «евроремонт». Если мы опишем, что такое «евроремонт», - это просто, чтобы ничего нигде не торчало и не было ужасно. Помните, коричневая плитка на полу, темно-зеленые масляные стены, прям по мусору помазанные масляной краской, кривые-косые эти все окна, подоконники, ржавые трубы, раковина? Вот это все начали убирать и как-то обустраиваться.

Потом пошла следующая волна: обустроив быт, люди начали обустраивать отношения. Начался процесс восстановления семьи. Начался процесс восстановления отношений между родителями и детьми, который, как мне кажется, гораздо более важное явление в жизни страны в целом, чем какие-то политические моменты.

Политические моменты, возможность отстаивать свои права, формулировать свои права, объединяться с другими людьми ради отстаивания своих прав - они очень сильно зависят от вещей внутри человека.

От того, есть ли у него внутренний стержень, есть ли у него доверие к людям, чтобы с ним можно было договориться и что-то совместно сделать. А есть ли у него вообще представление, что его права чего-то стоят и он чего-то стоит, на что-то имеет право рассчитывать в этой жизни, а не быть расходным материалом? Такие вещи, по моему глубокому убеждению, не идут из головы. Они не идут от того, что кто-то в голове это решает. Они являются естественными и органичными тогда, когда идут из детства, тогда, когда они вырастают из отношений в семье, из отношений с родителями. И поэтому не случайно, что любой тоталитарный режим всегда первым делом начинает нарушать семью.

Возьмите любую антиутопию, в ней это написано - хоть у Оруэлла, хоть у Замятина. И возьмите реальность: любой тоталитарный режим прежде всего начинает ломать границы семьи - потому что когда человек имеет близких, когда человек имеет привязанности, когда у него за спиной семья, у него есть ценности, у него есть стержень, у него есть то, за что он будет биться до последнего. Сломайте это все, оставьте его голым, одним - и пожалуйста: на место освободившейся привязанности можете вставлять вождя, лидера, кого угодно другого, потому что человек не защищен изнутри.

О семейной жизни политических лидеров

Интересно посмотреть на фигуру лидера в России. Обратите внимание, что за ХХ век все лидеры в России, кроме Горбачева, были людьми с неблагополучной семьей. Не входит в понятие вождя благополучная семья.

Хотя, казалось бы, если ты не можешь в своем микрокосме, в своей семье навести порядок, чтобы у тебя было нормально - нормальные отношения, дети нормальные, с женой все нормально, - то чего ты берешься-то страной управлять? Как-то вообще не по чину берешь явно.

Не случайно ведь это европейское требование к руководителю высокого ранга, чтобы у него была нормальная семейная жизнь. Оно про обычную квалификацию, профпригодность. Если ты можешь в нормальном виде иметь микромир, то, может быть, ты сможешь и с макро справиться. Если ты с микро не можешь, то куда ты лезешь вообще?

Почему так? Потому что вообще не имелось ввиду, что этот вождь будет как-то что-то налаживать. То есть не имелось ввиду, что он будет наводить порядок. Имелось ввиду, что он скажет: «Все идем туда что-то завоевывать!» Все должны быть готовы умереть. Для таких целей не нужно быть хорошим семьянином - более того, не полезно даже, наверное.

Когда пришел Горбачев, который начал с женой появляться, я помню вечные разговоры: «Куда она лезет?» Так не должно быть. Должен быть одинокий человек.

То есть все связано на глубоком уровне: политическая картинка, которая кажется людям нормальной, и то, как они видят верхний политический уровень, и то, что происходит на более глубоких уровнях, - на уровнях семьи.

Если мы такую политическую картинку имеем перед глазами, то это о чем говорит? Что мы не собираемся жить нормально. Планов нормально жить, обустроиться у нас нету. У нас есть план туда пойти, сюда пойти, это завоевать, тут «мировой пожар раздуть». Нормально жить - у нас нет такой цели.

Такие вещи очень показательны. Это не просто про то, что так сложилось, а это архетипический уровень коллективного бессознательного про то, как оно видит наши цели, нашу идентичность. И в этом смысле восстановление семьи, восстановление отношений между родителями и детьми, какой-то близости, какого-то доверия, чувства «спиной к спине», что мы тут друг за друга, - очень важно для общего восстановления, для общих перспектив.

Да, это не скажется не завтра, не через пять лет, но это то, что прочно. Можно поменять режим, но если у людей нет внутренней опоры, если у людей нет чувства защищенности, чувства своей ценности из глубины, проросшего изнутри естественным таким стержнем, то все это инвертируется. Это корни травы, что называется. То, из чего потом все растет и вырастает в уже более прочное и сильное.

Часть 1. Советский брак с 1917 г до начала 1950-х г

Несмотря на внешнюю интимность, форма свадебной церемонии почти всегда определяется установками власти. В императорской России существовал только церковный брак, который заключался по благословению церкви, а венчание проводилось по строгим религиозным обрядам. Только этот брак имел тогда подлинную юридическую силу, а регистрация актов гражданского состояния возлагалась исключительно на религиозные институты. В атрибутику этого значимого «действа» входило венчание в храме, при этом подразумевалось наличие обручальных колец, белого венчального платья невесты и фаты, а также пышного праздничного застолья.
С 1917 года новая коммунистическая власть отказалась от утонченной эстетики русского венчания, покончив с его пышностью и великолепием. Официальная брачная церемония теперь отличалась революционной простотой, сдержанностью и крайним аскетизмом: ни кольца, ни венчального белого платья, ни последующего праздничного застолья.
В новом советском государстве символику свадеб теперь определили кодексы о браке и семье. Первый такой документ появился уже в 1918 году. Таким образом, была реализована давно назревшая общественная потребность во введении гражданского брака. Такая форма брака обеспечивала определенную свободу частной жизни и способствовала уничтожению уже отживших, феодальных черт российской семьи.

В советской России при органах местного самоуправления стали действовать ЗАГСы, при этом они были подведомственны и НКВД.
Правила светской свадебной церемонии были значительно упрощены. В кодексе лишь указывалось, что заключение брака должно публично проводиться в определенном помещении. При этом от будущих супругов должно быть предварительное заявление и удостоверения их личности.
Уже после перехода к НЭПу вновь встал вопрос — в какой форме и с соблюдением каких правил следует заключать брак в обществе строителей коммунизма. Хотя, при этом, четкого и удобоваримого суждения о форме брачного ритуала новая власть так предложить и не смогла. Одна часть большевистской верхушки к институту брака относилась скептически. «А нужен ли он теперь свободному советскому человеку?». Другая, с особым остервенением и фанатизмом, воевала с церковными свадебными обрядами и ритуалами.
Еще в начале века Троцкий писал Ленину о том, что считает семью полностью изжившим себя буржуазным институтом. И что об этом обязательно надо разъяснять рабочим. Ленин соглашается с ним: «…И не только семья. Все запреты, касающиеся сексуальности, должны быть сняты… Нам есть чему поучиться у суфражисток: даже запрет на однополую любовь должен быть снят». Возможно благодаря столь смелым и сверхлиберальным взглядам большевиков во власти, в 1918 году в советском государстве был принят закон об отмене наказания за гомосексуализм.

В декабре 1917 года выходят декреты «Об отмене брака» и «О расторжении брака», а также — декрет «О гражданском браке». Согласно новым законам, признавался только гражданский брак, а церковный, «наряду с обязательным гражданским, является частным делом брачующихся». Брак, согласно новому закону, становится актом, который устанавливал гражданское и моральное право супругов, а внебрачные дети теперь уравнивались в своих правах с законнорожденными. Ведение регистрационных книг гражданского состояния теперь возлагалось на официальные государственные органы страны, а документы о заключении брака, выданные в дореволюционный период религиозными институтами, теперь приравнивались к документам, выданным советскими ЗАГСами.
Одной из самых ярких фигур, выступающих против института брака во времена НЭПа, была Александра Михайловна Коллонтай. Она была лидером женского движения, одной из разработчиц «Кодекса о браке», а также первой женщиной – наркомом (министром) и дипломатом в Советской России. В период НЭПа Коллонтай была заведующей женотдела ЦК РКП(б). Этот отдел вел борьбу за повышение статуса женщины в новом обществе и за уравнивание ее прав с мужчиной. Помимо этого женотдел вел активную работу по ликвидации неграмотности среди женщин, которая в тот период была просто катастрофической, а также занимался информированием о новых условиях труда и организации семьи.
Кстати, мало кто знает, но, в первые же послереволюционные месяцы, в принятых новой властью Декретах, содержались пункты, которые касались женских прав. Во-первых, был запрещен ночной труд женщин, во-вторых, с ноября 1917 года женщинам полагалось пособие по беременности и родам, в-третьих, устанавливалась равная оплата труда и для мужчин и для женщин, и в-четвертых, в Декрете о гражданском браке уравнивались женские права в семье и браке.

В первую половину 20-х годов ХХ века появились свои коммунистические ритуалы – «красные крестины», «октябрины» и «красные свадьбы». Подобные церемонии воспринимались советскими людьми не как семейные празднества, а как значимые общественно-политические события. Такое массовое явление как «красные свадьбы» просуществовало почти до середины 30-х годов. Первой «красной свадьбой» можно назвать свадьбу наркомов Коллонтай и Дыбенко (знаменитого предводителя балтийских «братишек»), которая состоялась в марте 1918 года. Невеста была старше жениха на 17 лет. К моменту свадьбы Александре было 46, а голубоглазому красавцу Павлу — 29. Их страстный, пламенный революционный брак просуществовал до 1923 года.
К середине 20-х годов ЗАГСы выходят из подчинения НКВД и полностью переходят под юрисдикцию местных советов. Но принятие в 1926 году нового брачно-семейного кодекса, приравнивавшего не зарегистрированные браки к зарегистрированным, свело на нет значимость свадебного обряда. Фактический брак теперь в любой момент мог по решению суда получить юридическую силу. Таким образом власть полностью устранялась от его регулирования.
Юридическое оформление брака и форма церемонии (церковный или гражданский) теперь стали частным делом вступающих в брак. На рубеже 20-30 –х гг. традиция ношения обручальных колец, зародившаяся еще в стародавние времена, начала отмирать. Теперь их не надевали не только молодожены, но и супруги со стажем. Причиной этому была прежде всего идеологическая властная установка – отрицание прежней церковной венчальной церемонии, как пережитка прошлого. А также материальные трудности, заставляющие нередко отдавать дорогие сердцу семейные реликвии в систему Торгсина. В начале 30-х годов, в связи со всеобщей паспортизацией населения и введением обязательной прописки паспортов, ЗАГСы были вновь переподчинены НКВД. Это было сделано с целью возможности учета демографических изменений в стране.
ЗАГСы НКВД теперь стали размещаться в зданиях местных отделов милиции. Это, естественно, не придало обряду бракосочетания дополнительной торжественности, если не считать штампа в паспорте. Единственный антураж – стол, покрытый красной скатертью, на стене – портрет Ленина и строгий делопроизводитель. А в качестве музыкального сопровождения – гимн… Так свадьба стала самым обыденным событием в жизни советского человека.

Интересное описание советской свадьбы дает иностранный гражданин (нотариус) Луис Ойос Каскон в своей книге «Московский меридиан». Ему «посчастливилось» побывать на свадьбе инженеров в августе 1932 года в качестве свидетеля. У жениха «была трехдневная щетина, он стоял в рубахе с засученными рукавами и без носков.» На невесте «также не было чулок, а голова была непокрыта». Они лишь предъявили сотруднице ЗАГСа свои профсоюзные билеты, она « зарегистрировала их брак без какой-либо торжественности», и через минуту они покинули помещение. Вот и вся церемония…. То есть свадьба, по его мнению, превратилась в самую скучную и обыденную процедуру, все- равно, что остановиться и «выпить аперитив, чтобы затем идти своим путем».
В 20-30-е годы в советском обществе семья потеряла былой статус, а слова — «семейный очаг», «семейный уклад» стали восприниматься обществом как некий архаизм, «буржуазная» семья с его эгоистическим, закостенелым индивидуализмом была объявлена виновной в моральной и социальной патологии отжившего дореволюционного общества. Семья теперь воспринималась как «ячейка общества», как часть большого и дружного коллектива единомышленников – счастливых строителей нового коммунистического общества. Главную ответственность за воспитание детей теперь возложили на государственные дошкольные и школьные учреждения. Они должны были исправлять «негативное» воздействие семьи на формирование личности ребенка.

К концу 30-х году в СССР были официально провозглашены нормы семейной жизни, включающие в себя ориентацию на моногамный брак. Несмотря на изменения формы брачного ритуала, суть семейных ценностей и норм семейной жизни в советском обществе остались прежними. Они практически полностью совпадали с традиционными, религиозно-патриархальными. А в 1944 году власть оформляет Указ, который вновь возвращает официальному браку былой статус. Теперь юридически действительным будет признаваться только зарегистрированный брак. Толчком этому послужило примирение в период войны государства с православной церковью. Это породило в народе надежду на более лояльное отношение к церковному венчальному браку, или хотя бы к традиционной брачной обрядности.

В период позднего сталинизма уже начинается приветствоваться проведение свадебных торжеств. Об этом свидетельствуют такие фильмы, как «Свинарка и пастух», «Свадьба с приданым», «Кубанские казаки». В «Свадьбе с приданым», которая вышла на экраны в 1953 году, была показана любовь бригадиров двух соревнующихся колхозов – Ольги и Максима. Апофеозом отношений молодых людей (которых блестяще сыграли Вера Васильева и Владимир Ушаков) стала традиционная осенняя большая свадьба, на которой невеста появляется в белом платье и в небрежно накинутом на голову белом шелковом шарфике, напоминающем фату.
Но в сталинскую эпоху власть придерживалась весьма строгих правил нормирования процедуры заключения брака. Так, в 1947 году официально было запрещено заключать браки между советскими и иностранными гражданами. Сама же свадебная церемония, с ее традиционными нарядами жениха и невесты, букетами цветов, обменом колец, застольем и танцами молодых, так юридически и не была закреплена, оставаясь по-прежнему лишь частным актом. Ритуал осуществлялся только по желанию вступающих в брак.
Возможно поэтому многие замечательные традиции и обряды русской свадьбы в наше время оказались безвозвратно утерянными. А ведь в старину этим обрядам придавалось огромное значение. Они считались самыми важными на пути молодых к браку. И если по какой-либо причине свадебный обряд нарушался, или не выполнялся как положено, то этот брак уже считался несостоятельным, то есть не совершенным до конца.

Революционные идеи начала XX века и Великий переворот 1917 года, в результате которого к власти пришли большевики, смяли, перевернули все прежние устои и традиции, по которым жило и развивалось российское общество на протяжении многих веков. Одни из самых основополагающих и фундаментальных устоев общества, всячески поддерживаемые Православной церковью – заключение брака и крещение детей, права и обязанности супругов, основы семейной жизни – всё это объявлялось поповским мракобесием, и было исключено из новой революционной действительности.

Упразднением института семьи и брака новая власть занималась целеустремлённо и творчески.

Церковный брак был упразднён ещё в конце 1917 года, а, по мнению В.И. Ленина , незачем, упразднив один ритуал (венчания), заменять его другим (гражданской регистрацией). Идеологами и вдохновителями отмены семейных отношений были, как ни странно, женщины – «музы революции» Александра Коллонтай и Инесса Арманд.

Эти умные, красивые, состоятельные и блестяще образованные женщины, пребывавшие в замужестве, не были измучены нищенским бытом, им потакали их мужья, они имели детей (у Арманд их было пятеро, у Коллонтай – один сын).

Они оказались вовлечены в революционную деятельность, в которой не было места семейным отношениям, марксистская идеология скорее отвергала семью, революции требовались идейные борцы, раскрепощённые во всех отношениях, признающих, что семья – это пережиток буржуазного прошлого. Женщина и её дети прежде зависели от мужа и материально, и морально. Теперь же, в новых условиях, женщина станет самостоятельной и самодостаточной, воспитанием её детей займутся сады и ясли, приготовлением еды – общественные кухни, стиркой белья – прачечные, а соратники по революционной борьбе станут единомышленниками и в постели, благо, оба теперь, и он, и она называются «товарищ». Но, по иронии судьбы, именно регистрация брака А. Коллонтай и П. Дыбенко стала первой записью в первой книге Актов гражданского состояния Советской Республики, именно измена мужа станет для Коллонтай очень тяжёлым ударом, как бы Александра Михайловна себя не убеждала в отсутствии обиды и ревности.

К абортам новая власть отнеслась благосклонно, только требовала от женщин, чтобы проводилась эта операция в медучреждениях квалифицированным персоналом. Идеей коммунистического сожительства особенно глубоко прониклись перманентно пребывавшие в революционном угаре студенчество и пролетарская молодёжь: общие жёны, еда, жильё – права есть, а об обязанностях задумываться незачем, коммуна, товарищи!
Новый, второй Кодекс законов о браке и семье, принятый в 1926 году, ещё более усугубил маргинальную суть новых семейных отношений. Законодательством признавался действительным, так называемый фактический брак, то есть, достаточно было подтвердить факт совместного сожительства, ведения общего хозяйства, воспитания детей и демонстрация супружеских отношений перед посторонними (третьими) лицами.

В итоге, из 10 заключённых таким нехитрым способом браков, 9 распадались в течение года, и такая «семья» оказалась вполне легальным инструментом удовлетворения распущенности и беспорядочных половых связей.

Но, видимо, маятник дошёл до своей крайней точки либеральных семейных отношений, и в тридцатых годах столь же стремительно пошёл в обратную сторону. Начался активный процесс формирования и укрепления советской семьи – ячейки общества. Убеждённые марксисты и пламенные революционеры, обладавшие преимущественно ораторскими талантами, но не способные к практической созидательной работе, уходили с насиженных партийных мест (далеко не всегда добровольно). Пришедший к власти И.В. Сталин , прагматик и реалист, прекрасно понимал, что страну надо поднимать в кратчайшие сроки, и граждане этой страны должны заниматься производительным и самоотверженным трудом, а не поисками очередного партнёра для спаривания. Общинно-племенной строй ушёл безвозвратно, устойчивые семейные отношения надёжно цементировали общество, а государство позиционировало себя, как одну большую семью во главе с мудрым, всевидящим Отцом. Женщины, боровшиеся за равноправие с мужчинами, получили «прав» с избытком: кроме рождения и воспитания детей, домашней работы, советские женщины работали на стройках и предприятиях наравне с мужчинами, но за меньшую зарплату.

1936 год – принят третий Семейный кодекс. Регулированием семейных отношений, демографической ситуации в стране взяло под неустанный контроль государство. Сразу же были запрещены аборты, женотделы закрыли ещё в начале 1930 года, но парткомы и профкомы активно вникали в жизнь каждой семьи, даже когда их об этом не просили. Постепенно возвращается патриархальный уклад семьи, но с социалистическими поправками. Так, едва родившись, ребёнок оказывается в яслях, чтобы мать не отвлекал от строительства коммунизма. Далее – садик, школа, ПТУ (реже - институт), с младых ногтей дети получали изрядную дозу социалистической пропаганды и к 16-18 годам становились, в подавляющем большинстве, активными строителями коммунизма с правильной ориентацией на советские ценности и на верность партии. Свободная любовь была заклеймена как антисоветская, а выявленные лица с гомосексуальной ориентацией отсиживали свои немалые сроки в «местах не столь отдалённых».